Лейбов. Мышарить

— Что произошло с русским языком за этот год? — спросил я нескольких своих постоянных корреспондентов, потому что я полагаюсь на коллективный разум.

— Он ссучился, — коротко ответил мне мой корреспондент из Новосибирска, музыкант и художник Грант Бородин.

Другой корреспондент, литератор из Москвы Лев Рубинштейн, ответил подробнее:

— Первое, что приходит в голову сходу, это то, что обиходный политический дискурс заметно эвфемизируется. Причем с обоих концов. С одной стороны, воскресают «определенные силы», или «кое-кому не по нраву», или еще что-то вроде этого. С другой — все чаще возникают «эти» или «они».

Понятно, что мы вообще относимся к языку как к высшей инстанции. Он вроде наш личный инструмент, во рту ворочается. Но обладает и самостоятельным бытием, соотносимым прежде всего с коллективными ценностями.

То есть, когда нас спрашивают, что произошло с языком за год, мы вспоминаем в первую очередь не о своей личной речи, в которую каждый год залетают новые словечки вроде «креведко», «жопорез» или «мышарить», а неком всеобщем языке, к которому мы причастны, но которые осознается как общественно значимый.

Этот язык описывает не определенных людей (как «креведко») и не конкретные вещи (как «жопорез»). Он концентрируется на общественно значимом. Если вещи, то абстрактные. Если люди, то типы. Какие-нибудь «метросексуалы». А еще лучше — «новые русские». Помните, как все радовались в начале 90-х, когда это словосочетание появилось. Не беда, что сначала «новые русские» были чем-то вроде гостей из будущего, а потом преобразовались в смесь анекдотических купцов и реальных братков. Понятие оказалось живым.

Оба моих корреспондента, в сущности, сказали об этом общем языке одно и то же: он стремительно перестает быть, превращаясь в косноязычное мычание. Когда все силы общества устремлены на реставрацию старого словаря, язык ссучивается, как нить у нерадивой пряхи под пальцами. Вместо узорной ткани — серое мышиное сукно. Да и не сукно — сукнецо, толковой шинели из такого не построишь даже для рядового, не то что для генералиссимуса.

Оба полюса, недовольные друг другом, о которых упоминал Лев Рубинштейн, страстно сливаются в экстазе реанимации штампов тридцатилетней давности. Причем в этом процессе с обеих сторон участвуют и те, для кого это клише — родная мова, и те, кто любит их как воспоминания ранней юности, и те, кто слышал их лишь от родителей.

Вот эти поколенческие различия, которые сказываются на результатах языковой деятельности, привели в минувшем году к интересному явлению. К советскому сукноязу примешались язык «понятий», «гламурная» речь начала нулевых, язык «пандонкаф» и другие речевые пласты. И весь этот коктейль нам всерьез предлагают распивочно и навынос.

Вот, например, три характерных словосочетания из этого нового державного жаргона, получившие широкое и — главное — параллельное распространение в минувшем году.

1. «Враги народа». Собственно, в этом виде выражение сейчас не употребляется, слово «народ» заменяется на имя собственное. Тем не менее сочетание легко опознается: оно восходит к лексикону Великой французской революции, затем становится классической приметой советского стиля эпохи красного террора и сразу же подвергается ироническому переосмыслению, закрепляющемуся в 60-70-е годы («Вчера, опаздывая на работу,/я встретил женщину, ползавшую по льду,/и поднял ее, а потом подумал: Ду- /рак, а вдруг она враг народа?/Вдруг! — а вдруг наоборот?/Вдруг она друг? Или, как сказать, обыватель?/Обыкновенная старуха на вате,/шут ее разберет». Ян Сатуновский, 1939). Попытки реанимации языка Марата и Рабеспьера, осмеянного уже современниками Бухарина и Рыкова, в 2007 году от Р.Х. представляются типичным сукном.

2. «Слава России!». Этот лозунг харбинских русских фашистов 30-х годов прошлого века (его провозглашение сопровождалось выкидыванием вперед левой руки), извлеченный из-под сукна в 90-е годы удивительным философом Дугиным, обнаружился в 2007 году на присутствующих повсеместно в городе Москве плакатах, а также и на устах у некоторых молодых политиков.

3. «Все в шоколаде». Это выражение уже давно проникшее в язык, но к исходу 2007 года утвердившееся в качестве общественно значимого описания текущей ситуации, в комментариях не нуждается. Да, коричнево и липко.

P. S. А глагол «мышарить» — это мой персональный языковой фаворит минувшего года. Он означает равномерно или несколько импульсивно протекающую деаятельность, скорее всего, имеющую и некоторое пространственно-количественное измерение, но не имеющую в конечном итоге, увы, реальной практической ценности.

Если бы у меня кто-нибудь спросил, что делал русский язык в 2007-м, я бы ответил так: мышарил помаленьку, мышарил под сукном.