Онегинское слово в романе «Отцы и дети»

"Онегинское" слово, оказавшись в стихотворно организованном тексте, создает возможность различных стилистических преломлений. Но что происходит, когда это слово оказывается в прозаически организованном тексте?

Рассмотрим подробнее "механизм" функционирования поэтического слова в прозе И. С. Тургенева, а именно, в романе "Отцы и дети". Для этого проанализируем несколько странный диалог Аркадия с Базаровым о Пушкине, в котором нас будет интересовать слово КЛЕВЕТА: «…Однако мы довольно философствовали...» до слов «– О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, - об одном прошу тебя: не говори красиво…»¹

Слово КЛЕВЕТА, соположенное с именем Пушкина, вызывает на память отрывок из «Евгения Онегина»: «А что? Да так. Я усыпляю / Пустые, черные мечты; / Я только в скобках замечаю, / Что нет презренной клеветы, / На чердаке вралем рожденной / И светской чернью ободренной, / Что нет нелепицы такой, / Ни эпиграммы площадной, / Которой бы ваш друг с улыбкой, / В кругу порядочных людей, / Без всякой злобы и затей, / Не повторил сто крат ошибкой; / А впрочем, он за вас горой: / Он вас так любит... как родной»(5; 4; 19)

Эта ассоциация выглядит еще убедительнее, если учесть следующее наблюдение В. Набокова: «И. Тургенев замечает в подстрочном примечании к французскому переводу Виардо, что Пушкин здесь (строки 4-6; 19 ст-фа) как будто «предсказывает причины своей смерти».² На автобиографичность этих строк указывали в своих комментариях к «Евгению Онегину» и В. Набоков, и Ю. М. Лотман.³ Слово КЛЕВЕТА осмысляется читателем и как автобиографический знак, и как поэтический знак, оно погружено в большое горько-ироническое «отступление» автора. Поскольку «отступление» начинается уже в 18 строфе, то мотив «клеветы» оказывается связан с пассажем о «друзьях- врагах» (18, 6-12), который, в свою очередь, отсылает нас к главе 8-ой, в которой, по мнению В. Набокова, слышны отзвуки строк «Хотя людей недоброхотство / В нем не щадило ничего: / Враги его, друзья его / (Что, может быть, одно и то же) / Его честили так и сяк». Ср. со строками «- Зачем же так неблагосклонно / Вы отзываетесь о нем?…»⁴ Такой «объем», способность отзываться в различных частях текста свойственна только поэтическому слову. Размышление о друзьях начинается со строфы 18, где повествователь призывает читателя в свидетели того, «как мило поступил» «наш приятель». Поэтому мотив «клеветы» косвенно касается и Онегина, во-первых, он связан со сценой его объяснения с Татьяной, а во-вторых, здесь слышится предвестие той трагедии, которая случится во время и после именин Татьяны. Все это делает лексему «клевета» многовалентным, то есть обладающим множеством связей и проекций.

Что же происходит, когда оно попадает в прозаический текст?

Мы можем допустить, что некий репрезентативный читатель увидел аллюзию на строфу «Евгения Онегина» и в следствие этого иначе прочитал следующие после приведенного упоминания «клеветы» несколько абзацев «Отцов и детей». Тут можно заметить, что, конечно же, слово «Онегина», помещенное в прозаический роман, перерождается настолько, что теряет связь со стихотворным текстом. Однако, утрачивая свою многовалентность, оно создает в прозаическом тексте некие дополнительные координаты. В данном случае сюжетно-смысловой ход романа указывает на совершенно определенную онегинскую строфу, вызывая в памяти читателя и звучание, и даже «внешний вид» этой строфы.

Обратим внимание, что несколько изменяется структура прозаического текста на участке после упомянутой аллюзии. До нее и страницей позже прозаический текст не имеет одной особенности, которая присутствует на этом самом отрезке. Что это за особенность? Через сравнительно равные промежутки повествования некоторые смыслы высказываний изменяются на противоположные. Тем самым возникает членение прозаического текста сходное с поэтическим; стих – поворот, и смысловой поворот, в том числе. Сигналом к такому повороту является произнесенное слово «Пушкин». Реплика Базарова и реплика Аркадия строятся как противоположности. Один уличает другого в «клевете». Таким образом, если обозначить слово Базарова как Z, а слово Аркадия как X, то повествование будет строится по схеме «Z / X / Z / X / Z / X / Z», эта перебранка оканчивается тирадой Базарова о «клевете»; далее идет слом или поворот - «примирение», следующий абзац – опять поворот, который начинается противительным союзом НО. Эти сломы подготавливают читателя к главному «повороту». Проза меняется на поэтическую тираду Аркадия: «…сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое – сходно с самым веселым и живым». Эти слова принадлежат не Аркадию, а самому автору, который дарит их своему герою. А дальше опять слом, который подчеркивает чужеродность этих слов в прозаическом тексте: «…об одном прошу тебя: не говори красиво».

Отчетливость зигзага с равным, практически, объемом повествования мы больше не обнаружим по крайней мере в этой части текста: дальше происходит «размывание» прозой. Члененный текст, таким образом, обнаруживает «блеск и ритм» «Евгения Онегина», просвечивая сквозь него. С точки зрения здравого смысла «говорить красиво» и правда не нужно, это подобно «туманностям романтизма», но Аркадий «следует» за требованием текста, помещенного в тень Пушкина, от этого тот перестраивается, на мгновение наполняясь поэтическим содержанием.

Схема Z / X может в любом другом месте текста осмысляться просто как диалог, как форма «тезис - антитезис», но спор о Пушкине создает на долю секунды «иллюзию» со-противопоставленности этих строк-реплик. Линейный текст на короткое время приобретает членимую форму. Это членение, конечно, лежит в плоскости восприятия читателя, ощущающего Пушкина и знающего, как Тургенев относится к поэтическому слову вообще.

Впрочем, отзвуки такого концентрированного присутствия «Онегина» на столь коротком отрезке текста будут ощущаться с разной смысловой и структурной интенсивностью и дальше.

На приведенной фразе «не говори красиво» лирическая интонация заканчивается в «Отцах и детях» победой «прозы», но следующий абзац еще звучит в унисон «Онегину». Вспомним, что все отступление строится на движении иронии автора от темы «друзья-враги» до «родных» и «красавиц» к «самому себе». Нечто подобное мы находим и у Тургенева. После стычки Аркадия с Базаровым следует рассуждение последнего о родне: «Ага, родственное чувство заговорило, - спокойно промолвил Базаров»(8; 326) Однако связь эта держится, пожалуй, на одном только слове. Далее тексты расходятся, и в этом движение друг от друга тоже есть определенная закономерность. В устах Базарова тема «родственных чувств», словно, продолжает углублять и усложнять («психологизировать») то, что было произнесено автором-повествователем «Онегина». Он как бы подхватывает «тему» и уничтожает ее. Движение к энтропии – основа мышления Базарова. Фраза «я заметил: оно(родственное чувство С. Г. ) очень упорно держится в людях»(8; 326) еще продолжает иронию «Родные люди вот какие: / Мы их обязаны ласкать, / Любить, душевно уважать…»(5; 4; 20), но дальше энтропия нарастает и лирическое отступает перед «психологией прозы»: «от всего готов оказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадет, вор, - это выше его сил…»(8; 326)

Доводя до логического конца сопоставление двух отрывков, нужно сказать, что «красавицы» также присутствуют в тексте, они, если так можно выразиться, «на сердце героев», вернее – она, Одинцова. Вспомним, что описываемый разговор происходит после «бегства» Базарова из имения Одинцовой, после «объяснения» героев. Правда принцип инверсии здесь явлен очень четко, почти нарочито – Одинцова поступает с Базаровым «благородно - мило». Круг замыкается.

***

Внутри этого пульсирующего диалога двух текстов сохраняется множество возможностей.

«Отцы и дети» уникальный роман, уникальный во многих отношениях, и в том числе, в сюжетно-композиционном. В тургеневском повествовании сцена «свидания-объяснения» двух героев является моментом истины для читателя, повествователя, персонажей. Для «Отцов и детей» центральным оказывается не столько столкновение героя с Любовью, сколько – с самим собой, вернее, со своей теорией.

Композиционно свидания никак не выделяются в «Отцах и детях» - это либо насквозь ироничная сцена с Фенечкой, после которой происходит дуэль; либо очень нервная сцена недомолвок в имении Одинцовой, насквозь психологичная и имеющая мало сходства с онегинской ситуацией. Пользуясь выражением В. Набокова, скажем, что Одинцова не является «внучкой» Татьяны: ни Татьяны-барышни, ни Татьяны-княгини. Кроме дуэльной линии⁵, видимо, в этом романе мы не найдем прямых примеров «трансформации онегинской ситуации».⁶

Но вместе с тем, читателя не покидает ощущение «разлитости» пушкинского текста в повествовании Тургенева. Словно лучи «магического кристалла», преломленные внутри оного и вырвавшиеся наружу, отбрасывают на него блики. Это мерцательное движение, своего рода «блуждающие огоньки», создают смысловые и стилистические сломы, читателю все время кажется, что он где-то это уже видел, но образы, странно знакомые, теряют свои привычные очертания, причудливо взаимоотражаются и инверсируются. Так, имя Базарова – Евгений – отсылает нас к пушкинскому роману, к образу Онегина. Возникает большой соблазн увидеть в Базарове продолжение пушкинского героя, а в Аркадии, следовательно, Ленского и т. д. Но это невозможно как раз из-за живого отношения писателя к онегинской традиции.

Если пытаться коротко, схематично описать это присутствие «Онегина» на страницах «Отцов и детей», то можно сказать, что ощущение материализуется в двух случаях: когда возникает «знакомое слово» и когда возникает «знакомая картина». Одно опирается на специфику функционирования поэтического слова, другое – на процесс, описанный Ю. М. Лотманом. И в первом, и во втором случае происходит «упрощение структуры», но по-разному.

При упрощении «словесного плана» упрощается структура поэтического слова, его валентность, но этот процесс не негативный, вспомним закон сохранения энергии, поэтическое слово, упрощаясь, «отдает» свои «валентные» возможности прозаическому тексту, за счет чего последний получает дополнительные координаты существования. Эта отдача происходит только здесь и сейчас (как в описанном нами фрагменте), но порожденная глубина распространяется на весь текст…

При «упрощении» на сюжетном уровне, видимо, происходит нечто иное. Значимым становится не стилистическая игра, а осмысление писателем каких-то мировоззренческих проблем, может быть, вопросов верности-неверности, как в «Анне Карениной» Л. Н. Толстого, первой любви-ростка, как в «Асе», проблемы выбора, как в «Накануне» и т. д.

Но вернемся к «Отцам и детям». Обратимся к еще одному отрывку из тургеневского романа. Речь пойдет об эпизоде в первый день пребывания Аркадия и Евгения в доме Одинцовой. «–Что за чудесная женщина Анна Сергеевна, - воскликнул Аркадий, оставшись наедине с своим другом в отведенной им комнате. –Да, - отвечал Базаров, - баба с мозгом. Ну, и видала же она виды. –В каком смысле ты это говоришь, Евгений Васильич? –В хорошем смысле, в хорошем, батюшка вы мой, Аркадий Николаич! Я уверен, что она и своим имением отлично распоряжается. Но чудо – не она, а ее сестра. – Как? эта смугленькая? –Да, эта смугленькая. Это вот свежо, и нетронуто, и пугливо, и молчаливо, и все, что хочешь. Вот, кем можно заняться. Из этой еще что вздумаешь, то и сделаешь; а эта – тертый калач. Аркадий ничего не отвечал Базарову, и каждый из них лег спать с особенными мыслями в голове».⁷

Очевидно, что этот эпизод рассматривается через призму строфы 5-ой главы 3-ей: Скажи: которая Татьяна?»/-Да та, которая грустна/И молчалива, как Светлана,/Вошла и села у окна –/«Неужто ты влюблен в меньшую?»/- А что? – «Я выбрал бы другую,/Когда б я был, как ты, поэт./В чертах у Ольги жизни нет./Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:/Кругла, красна лицом она,/Как эта глупая луна/На этом глупом небосклоне»./Владимир сухо отвечал/И после во весь путь молчал.(5; 3; 5) В романе Пушкина Татьяна упоминается в этой строфе впервые за довольно долгое время забвения: с 29 строфы 2 главы. Но слова Базарова соединяют в нашем сознании середину второй и начало третьей главы «Онегина». Сюжетно диалог двух тургеневских героев почти пародирует диалог Онегина и Ленского. Но слово или даже фраза: «…Это вот свежо, и нетронуто, и пугливо. и молчаливо, и все, что хочешь» обращает нас к строфе 25 2-ой главы: «Дика, печальна, молчалива, / Как лань лесная боязлива, / Она в семье своей родной / Казалась девочкой чужой… »(5; 2; 25; выделено нами С. Г.) Помимо переклички «молчаливо» - «молчалива», присутствует лексема «пугливо», которая может быть усилением - «боязлива».

Обобщенная форма, которой пользуется Базаров: «пугливо», «молчаливо» … - двунаправлена. С одной стороны, Базаров не выходит за рамки поведения «нигилиста Базарова», не желающего «говорить красиво», а с другой стороны, это прямая отсылка к Пушкину, к уже существующим культурным кодам, к «необходимости» так говорить. Очевидно, что характеристика Одинцовой - «баба с мозгом» - по сравнению с характеристикой Кати звучит диссонансом. Но теперь «поэтичность» становится речевой характеристикой Базарова, тогда как в строфе 5-ой поэтическое сравнение Татьяны со Светланой Жуковского принадлежит Ленскому. Такое сближение Базарова с Ленским неожиданно: повествователь почти смеется над своим героем, когда заставляет его «красиво» говорить.

Не нужно напоминать, что перед нами инверсия: Одинцова не может ассоциироваться с Татьяной, это место занимает ее младшая сестра. Но и с Ольгой она сближается едва ли. Если такое сближение и есть то не в этом эпизоде, а раньше, на балу, когда Базаров отмечает, что «у ней такие плечи, каких я не видывал давно» (8; 268); «этакое богатое тело!…хоть сейчас в анатомический театр» (8; 272). Ср.: «Ах, милый, как похорошели / У Ольги плечи, что за грудь! / Что за душа!…»(5; 4; 48). Но и здесь продолжается переворачивание: Базаров опять сближается с Ленским. Натурализм мышления первого нисколько не снимает этого, прецедент был уже создан.

И, наконец, завершение онегинской строфы и диалога двух героев, которое тоже заслуживает внимания. Итак, «Аркадий ничего не отвечал Базарову», а «Владимир сухо отвечал / И после во весь путь молчал». Продолжение же тургеневской строчки «психологически» единит две предыдущие: «и каждый из них лег спать с особенными мыслями в голове». «Особенные мысли» у Пушкина остаются в гипотетическом сюжете: Онегин, возможно, весь оставшийся путь думает о своем выборе… Тургенев вербализует эту возможность, но легко, не до конца, только полунамеком.

Рассмотренный нами фрагмент тургеневского романа раскрывается на пересечении «узнанного слова» и «узнаваемой ситуации». Такие эпизоды, легко эксплицируются из-за присутствия очевидных смысловых и стилистических сломов, которые на этом пересечении образуются.

***

Упоминание имени Пушкина в начале, затем ближе к середине повествования и, наконец, в описанном фрагменте⁸ выполняет сложную функцию в тексте «Отцов и детей». Пушкин – это и обозначающее и обозначаемое в тексте Тургенева.

Его имя настраивает читателя на определенный контекст, в котором автор хочет быть воспринятым. Это конвенциональный акт. Автор, словно, договаривается с читателем о том, какие у них должны быть общие отправные точки. С другой стороны, имя Пушкина образует определенный круг чтения. Герои романа постоянно что-то читают и Пушкина в том числе.

Помимо Пушкина («Евгений Онегин», «Цыгане») упоминаются «французские романы», их читает Одинцова, но холодно, засыпая;⁹ Гейне, его читает Катя Одинцова; много читает отец Базарова, его чтение состоит из просветительской и научной литературы 18 столетия; матушка главного героя читает мало, упоминается «Алексис или Хижины в лесу» - французский сентиментально-нравоучительный рома Дюкре-Дюминиля, написанный в 1788 году и переведенный в 1794 году на русский язык; сам Базаров читает мало, в основном советует что-то кому-то прочитать, но в споре в Павлом Петровичем демонстрирует хорошую начитанность. Круг его чтения на первый взгляд противопоставляется кругу чтения «стариков», но такое противопоставление не совсем верное. Дело в том, что демаркационная линия в читательских пристрастиях несколько сложнее, она пролегает двояко: «все и Базаров», то есть литература полезная, «практическая»(например, Бюхнерово «Stoff und Kraft») противопоставляется старой, старого времени, куда попадает и имя Пушкина, и имена старых ученых, коих цитирует отец Базарова.

Вторая граница пролегает не так прямо: имя Пушкина становится синонимом высокого искусства, романтического, требующего больших душевных затрат, поэтому, герои, так или иначе готовые к духовному подвигу, описываются в сфере автора положительно, отсюда странный разговор Аркадия и Кати, которая говорит: «…погодите, мы вас еще переделаем».¹⁰ Эта «переделка» лежит в сфере литературности: Аркадий замечает, что Катя «не упрекает его за то, что он красиво выражается», а Катя размышляет о Гейне, которого она любит, «когда он задумчив и грустит».¹¹ «Переделаем» нужно понимать как «изменим ваши литературные наклонности», в случае Аркадия – «возродим». В этом втором разделении Базаров не так одинок, сюда, с разной частотностью попадают то Аркадий, когда ласково советует почитать Бюхнера вместо Пушкина (эпизод невероятно остроумный и ироничный), то Одинцова, засыпающая над «глупыми романами», то Павел Петрович, который «не был романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа…».¹²

Мотив «литературных ожиданий» практически никак не реализуется в «Отцах и детях», пожалуй только один раз очень снижено и комично нам напоминают о тщетности базаровских исканий: «…Так тебя холодом и обдаст», - жаловалась Фенечка Дуняше, а та в ответ ей вздыхала и думала о другом «бесчувственном» человеке. Базаров, сам того не подозревая, сделался жестоким тираном ее души».¹³

Литературность сравнима в романе Тургенева с выбором мировоззрения, в Евгении Онегине она выполняет совсем другую функцию. Но имя Пушкина включается в этот круг и поэтому он обогащается онегинскими аллюзиями. По пристрастиям в чтении герои Тургенева узнают друг о друге много нового, а автор узнает еще и о читателе. Аркадий в какой-то момент уподобляется Татьяне, которая в библиотеке Онегина восклицает: «Уж не пародия ли он!»(5; 7; 24). Аркадий в один из споров с Базаровым, в который раз внутренне протестуя против того, что тот ему говорит, удивляется: «Эге, ге!.. – …и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. –Мы, стало быть, с тобой боги? то есть ты – бог, а олух уж не я ли?» Интонация – вот что сближает эти два удивления, но не только: принцип инверсии здесь продолжает работать.

Онегинские аллюзии, словно частички в коллейдоскопе, создают в «Отцах и детях» практически безграничное число узоров-комбинаций. Вот кажется понятный, много раз прокомментированный эпизод о понимании Базаровым поэзии Пушкина, но встречает слово «клевета» и перед нами уже новые смыслы и новые вопросы. Таким же элементом является упоминание в «Отцах и детях» «прекрасных ножек».

В «Евгении Онегине» впервые «ножки» упоминаются в строфе 30-ой первой главы. В. Набоков в своих комментариях называет этот пассаж – одним из чудес романа. Он отмечает, что «…тема проходит через пять строф (с 30- по 35)и последние ностальгические отзвуки – это: глава Первая, 49 строфа, где Пушкин упоминает рисование пером женские ножки на полях своих рукописей; глава Пятая, 14 строфа, где Пушкин с любовной нежностью описывает, как увязает в снегу Татьянин башмачок в ее сновидении; глава Пятая, 40 строфа, где Пушкин, собираясь описать провинциальный бал, вспоминает отступление в главе Первой, вызванное обращением к Петербургскому балу; глава Седьмая, 50 строфа, где Пушкин сужает лирический круг, отсылая к спектаклю Терпсихор, с которого все началось: полеты Истоминой…».¹⁴

Тема «прелестных ножек» в «Отцах и детях» принадлежит отнюдь не автору, а …Одинцовой. Это она рассуждает, какие «еще прелестные ножки» у ее сестры. Весь этот пассаж станет еще интереснее, если увидеть, что темы «башмачка» и «ножек» у Тургенева совмещены: «…Тебе из города привезли ботинки, твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши… только велики; так ножками надо брать. Но ты у меня не кокетка….»¹⁵ На мгновение создающееся соположение с Татьяной (башмачок из ее сна) подтверждается еще одним штрихом, упоминанием темы сна Одинцовой в разговоре с Базаровым, идущим вслед за предыдущим эпизодом. Но Катя не Татьяна, и автор не думает их сравнивать, хотя читателю это сделать иногда очень хочется, ведь у него вроде бы нет других романных ожиданий, кроме заданного в самом начале. «Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, - прелестные ножки, говорите вы… Ну, он будет у них».¹⁶ Вспоминается пушкинское «К ее ногам упал Евгений…/ А нынче! - что к моим ногам / Вас привело…». Аллюзии остаются за рамками повествования, но в рамках читательских ожиданий. В этой онегинской интонации Тургенев изменяет «Онегину»: он следует за намерениями Автора 3-ей главы, 14 строфы, где тот рисует читателю возможное развитие романа, впрочем, оказавшееся ложным, что подчеркивает «противоречие между литературной идиллией и подлинной жизненной трагедией».¹⁷

Тургенев пишет «роман на старый лад» для Аркадия и Кати, и подлинно трагический - для Базарова; две эти темы будут реализовываться в сознании читателя, воспитанного на онегинской традиции. Линия Базарова, однако, будет развиваться всегда по касательной к «Онегину», в движении навстречу - и всегда минуя его….Трагедия Базарова – это тургеневский роман, который, может быть, и не состоялся бы без размышлений над «судьбой» Онегина, но который не оставляет Базарова «в минуту, злую для него», наедине с собой и судьбой, а «убивает» его нелепо и «бессмысленно»….

Примечания:

¹ Объем тезисов не позволяет привести этот отрывок полностью.

² Набоков. В. Комментарий к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. –М., 1999. С. 422.

³ Набоков. В. Комментарий к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. –М., 1999. С. 421 – 431.; Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. –Л., 1983. С. 238 –239.

⁴ Набоков. В. Указ. Соч. С. 421.

⁵ Ю. М. Лотман пишет следующее: «Трансформированная онегинская ситуация присутствует не только в «Рудине», «дворянском гнезде», и «Накануне», но и в «Отцах и детях», что явно обнаруживается в почти пародийном параллелизме ряда эпизодов. Ср.: -Секундантов у нас не будет, но может быть свидетель. – Кто именно, позвольте узнать? – Да Петр. – Какой Петр? – Камердинер вашего брата. Он человек, стоящий на высоте современного образования, и исполнит свою роль со всем необходимым в подобных случаях комильфо» (Тургенев И. С. Собр. Соч. в 12 т. –М., 1954. –Т. 3. – С. 317). Отсылка к эпизоду, в котором Онегин приводит своего камердинера в качестве секунданта на место дуэли, очевидна. Включение наемного слуги в число секундантов или свидетелей формально, с точки зрения правил дуэли, не могло быть оспорено, но в «Онегине» представляло сознательное оскорбление второго секунданта (Зарецкого), поскольку подразумевалось равенство секундантов перед судом чести (в определенных случаях предусматривалась возможность дуэли между секундантами). В «Отцах и детях» - это оскорбительная насмешка над Павлом Петровичем и самой дуэлью, поскольку свидетель должен выступать как арбитр в вопросах чести». // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. –М., 1988. С. 103. прим.

⁶ Набоков. В. Указ. Соч. С. 285-286.

⁷ Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 282.

⁸ Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 206; 238-239; 326.

⁹ Ср.: «…потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа, выронила книжку – и заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом белье». Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 284.

¹⁰ Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 364.

¹¹ Там же.

¹² Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 252.

¹³ Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 341.

¹⁴ Набоков. В. Комментарий к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. –М., 1999. С. 119 – 120.

¹⁵ Тургенев И. С. ПСС в 28-ми т. –М-Л., 1964. Т. 8. С. 369.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. –Л., 1983. С. 216.

Онегинское слово в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети»